Конституционные проекты в России

В 2000 году Институт российской истории РАН и Итальянский институт востоковедения совместно опубликовали книгу под названием «Конституционные проекты в России. XVIII – начало XX в.», в которой представлена история российского конституционализма.

 

Это издание не имеет аналогов, где бы настолько полно и исчерпывающе были показаны документы о российском конституционализме, – в книге собраны и проанализированы основные проекты, направленные на ограничение самодержавной царской власти, начиная с документов, раскрывающих историю вступления на престол Анны Ивановны в 1730 году, и кончая проектами 1917 года, связанными с подготовкой к созыву Учредительного собрания.

 

Несомненно, что тема российского конституционализма сегодня исключительно актуальна, поскольку определяющая роль России в сфере политики, безопасности и культуры, как и раньше, привлекает внимание как в самой России, так и за рубежом. Книга, в которой освещается история данной темы и все связанные с ней важнейшие документы, в своем роде действительно уникальна. Большую часть объемистого, включающего более 800 страниц, издания составляют пятьдесят документов, отражающих главные этапы развития российской конституционной мысли. Составитель данного издания А.Н.Медушевский представил полный обзор материалов, снабдив его подробными комментариями. Помимо этого, в книге помещены вступительные авторские статьи А.Н.Сахарова, С.Бертолисси и А.Н.Медушевского – в них данная проблематика рассмотрена с разных точек зрения и, кроме того, читателю предоставлена возможность не только познакомиться с некоторыми малоизвестными и в наше время фактически недоступными ценными документами, но и в историческом контексте разобраться в их происхождении. Это позволяет воспринимать и интерпретировать опубликованные тексты даже тем, кто не столь глубоко знаком с реалиями российской политической, правовой, институционной и социальной истории.

 

Во вступительных статьях также можно найти множество интересных и нестандартных идей и мнений, стимулирующих дальнейшее осмысление данной проблематики. В рецензируемой книге, как это сказано в заглавии, мы встречаемся только с чисто нормативными конституционными проектами, авторы которых лишь надеялись на их реализацию в будущем. Именно поэтому для полного понимания опубликованных документов читатель нуждается в анализе правового и институционного контекста их возникновения, поскольку именно этот контекст и представляет в истинном свете действительное значение этих проектов. Следует сказать, что огромное преимущество рецензируемого издания состоит в том, что документы о российском конституционализме подобраны настолько продуманно и опубликованы с такой полнотой, что это дает возможность исследовать трехсотлетний период движения конституционной мысли в послепетровской России во всей его сложности, противоречивости и драматизме. Обширный исторический материал, собранный в книге, интересен и поучителен не только для знатоков и любителей российской истории, но и для тех иностранных специалистов, которые хотя и знакомы с европейским и северо-американским конституционализмом и правом, но слабо разбираются в частных вопросах и аспектах российской истории, российской конституционной мысли.

 

В то же время рассмотрение российских конституционных проектов в свете понятий и институтов, возникших в результате многовекового развития европейского и северо-американского конституционализма, на первый взгляд кажущееся холодно-аналитическим, помогает выявить некоторые аспекты российской конституционной мысли, которые в ином случае остались бы нераскрытыми. А.Н.Сахаров разрабатывает данную тему в основном с историософской и культурологически-цивилизационной стороны. В своей вступительной статье он разбирает некоторые важные эпизоды из истории государственности допетровской России, которые, возможно, дали бы другое направление российской истории. Одна из главных мыслей автора – это акцентирование альтернативности и недетерминированности российской истории: с некоторым преувеличением можно сказать, что, согласно мнению автора, «конституционная», «либеральная» альтернатива присутствовала и до Петра, но позже альтернативность путей российской истории стала проявляться более ярко. Именно с этой точки зрения оценивает Сахаров, хотя и касательно, в осторожной форме, боярскую оппозицию к Ивану IV и попытки политической элиты Московского государства при Борисе Годунове и Василии Шуйском к ограничению самодержавной царской власти, а потом, с более однозначным акцентом, и оппозицию князя Курбского грозному царю. Имея в виду Курбского, Сахаров уверенно говорит о «конституционном проекте ограничения самодержавия». Выступлению Курбского автор придает настолько серьезное значение, что, по его мнению, стремления князя (в совокупности с другими явлениями эпохи Ивана IV, с реформами Избранной рады, с появлением в России элементов местного самоуправления) представляли во второй половине XVI века совсем иную модель политического развития России, «идущую вровень с цивилизационным опытом Восточной Европы и Швеции». По словам Сахарова, выступление Курбского против Ивана IV стало «первой попыткой побороться за альтернативный путь политического развития [России], попытка решительная, драматическая и неудачная». Отмеченный выше «цивилизационный», «культурологический» подход Сахарова, не раз встречавшийся у разных авторов как в России, так и за ее пределами, в конце концов сводит антитезу «самодержавие-конституционализм» к противопоставлению «Россия–Европа». Возможно, что благодаря данному подходу интерпретация царствования Лжедмитрия I оказалась довольно необычной и отличается от привычных историографических стандартов. Лжедмитрий I, достигший власти в ходе событий так называемого Смутного времени и при роковом крушении российской государственности, считается представителем католических и польских интересов.

 

Однако в изложении Сахарова его царствование характеризуется такими чертами, которые отражены в аспекте российской истории, определяемой как антитеза «самодержавие–либерализм/конституционализм»: действия Лжедмитрия I, по мнению историка, указывали на следование в сторону либерализма/конституционализма. Лжедмитрий разрешил русским людям свободный выезд за границу, объявил о свободе конфессий в России, улучшил положение крепостных крестьян, намеревался созвать выборных представителей от уездного дворянства с целью ознакомиться с их нуждами. Заговор против Лжедмитрия I, приведший к его смерти, Сахаров объясняет именно этими стремлениями лжецаря. В понимании Сахарова, отличного от схем историографии, царствование Лжедмитрия I – это потенциально важный переломный момент истории России, который таил в себе альтернативные возможности развития, в том числе и возможность сворачивания с пути самодержавной государственности. Также нестереотипна и интерпретация Сахаровым петровских реформ. По его мнению, именно Петр является представителем доминирующего самодержавно-авторитарного начала, а противопоставленные ему правительница Софья и глава посольского приказа, министр иностранных дел В.В.Голицын, которого автор называет «просвещенным канцлером», – это представители потерпевшей поражение несамодержавно-авторитарной альтернативы; их власть была сломлена в 1689 году группировкой бояр Нарышкиных, стоявших за спиной малолетнего Петра. Как считает Сахаров, Петр ничего не продолжил из существенных преобразований Софьи и Голицына, не изменил традицию московской Руси, и его реформы не внесли каких-либо изменений в эту традицию.

 

Не удивительно, что в представленных в книге двенадцати документах отражена попытка ограничения самодержавной власти в 1730 году – Верховный тайный совет намеревался ограничить власть вступавшей на престол Анны Ивановны, предъявив ей так называемые «кондиции»; тем самым отмечается присутствие конституционной альтернативы. Изучив события 1730 года, можно увидеть, что помимо различных вариантов, ограничивающих самодержавие «кондиций» верховников (эти варианты приведены в книге), в среде дворянства распространялись и другие документы, предусматривавшие ограничение верховной власти, причем в той же дворянской среде началось активное движение, которое и породило вышеупомянутые проекты. Таким образом, события 1730 года имели перспективное значение, выходящее за конкретно-исторические рамки, и действительно достойны того пристального внимания, которое уделено им авторами вступительных статей и комментариев.

 

При дальнейшем ознакомлении с документами тезис Сахарова об альтернативности российской истории кажется одновременно и стимулирующим и парадоксальным, поскольку нельзя отказаться от мысли об известной предопределенности событий, когда все конституционные проекты, имевшие целью в той или иной мере ограничить самодержавие, роковым образом терпели неудачу, причем во многих случаях как раз перед их реализацией и даже после их подписания верховной властью (Анной Ивановной, Екатериной II). Известно, что жизнь Александра II, который принял план конституционных преобразований и за две недели до своей смерти поставил на их проектах резолюцию «исполнить», была внезапно прервана покушением на него террористов «Народной воли». Но также известно, что преемник престола, Александр III, отнюдь не собирался продолжить курс своего отца и в первые недели царствования издал знаменитый манифест, возвещавший о незыблемости принципов самодержавия. Между тем проект, подписанный Александром II, наоборот, предусматривал привлечение представителей населения к законосовещательной деятельности в виде двух комиссий от представителей земств и крупнейших городов. Чрезвычайно интересны с этой точки зрения проекты периода царствования Александра I: «Всемилостивейшая грамота, Российскому народу жалуемая» (1801 г.), а также работы М.М.Сперанского «Введение к уложению государственных законов» (1809 г.) и Н.Н.Новосильцова «Государственная уставная грамота Российской империи» (1820 г.). Принятие любого из этих конституционных проектов могло иметь последствия, которые, вероятно, стали бы значимыми для последующей русской истории. К коронации Александра I в сентябре 1801 года было приурочено обнародование «Всемилостивейшей грамоты, Российскому народу жалуемой», но оно не состоялось. Сперанский в 1807–1811 годах пользовался беспримерным доверием императора, его влияние в некоторых отношениях походило на правление временщиков XVIII века, державших в своих руках всю власть в государстве. Его неожиданное падение (он был сослан императором) оказалось соразмерно его значимости в управлении российской империей.

 

Таким образом, мы как бы являемся свидетелями жестокой борьбы, когда логика событий в большинстве случаев весьма схожа – в самих высших эшелонах власти иногда по прямому поощрению и инициативе государя (или государыни) создавались конституционные проекты, способные произвести глубокие преобразования самодержавного строя и декларирующие основные гражданские права. Эти проекты, например Сперанского, достаточно обстоятельные и детально разработанные, имели шанс быть выполненными, однако на практике ни один проект не осуществился или осуществился в незначительном объеме. Из всего грандиозного проекта Сперанского были реализованы только институты министерств и Государственного совета. Изучение исторического контекста конституционных проектов, опубликованных в данном издании, наводит на мысль, что существует какая-то иная причина, вследствие которой даже проекты преобразований, исходящие от монархов или тесно связанных с ними лиц, не смогли реализоваться. Причем эта нереализованность в значительной степени не лишена трагизма, так как эти конституционные преобразования могли быть выполнены и дали бы другое направление развитию российского права и всей российской истории…

 

Проанализировав конституционные проекты, включенные в книгу, мы можем согласиться с некоторыми основными тезисами А.Н.Медушевского. Хотя, с одной стороны, российский конституционализм, как и западноевропейский, возник из конфликта общества и государства и поэтому по своим основным принципам и этапам развития аналогичен западноевропейскому, однако он имеет много важных и структурных различий. В России общественная база, социальная среда конституционализма всегда была малочисленна и изолирована либо вообще отсутствовала, поэтому проекты конституционных и правовых преобразований, с некоторыми исключениями, исходили от элитных групп, иногда от высших кругов государственной власти, более того, их авторами или инициаторами являлись даже монархи (например, «Наказ» Екатерины II). Это обстоятельство и объясняет особенность российского конституционализма, которая заключалась в том, что идея конституционной реформы представлялась (до 1905 года) не реально существовавшими политическими движениями, способными к преобразованию абсолютистско-авторитарного государства (по всей вероятности, исключение составляли события 1730 года).

 

Российский конституционализм оставался чистым идеологическим явлением, стремившимся преобразовать структуру власти по идейным причинам. Осуществление этого преобразования ожидалось от государства, а главной мотивирующей силой было стремление сделать функционирование государства более эффективным, рациональным и профессиональным с помощью реформаторской деятельности «сверху». В России главным представителем и инициатором конституционализма является само автократическое государство. В этом и состоит главный парадокс и основное внутреннее противоречие российского конституционализма и его принципиальное отличие от западноевропейского; этим и объясняется различие в тематических акцентах, наблюдаемое в российских проектах по сравнению с западноевропейскими. Этим также объясняется тот факт, что, несмотря на радикальную декларацию основных гражданских прав в некоторых российских проектах для решения самого важного вопроса о народном представительстве, носители верховной власти никогда не могли сделать главный и рискованный шаг – создать полноценное народное представительство, которое действительно ограничило бы верховную власть. По поводу упомянутой выше «Всемилостивейшей грамоты, Российскому народу жалуемой» А.Н.Медушевский справедливо цитирует исследователя данного документа, установившего западные источники грамоты (Habeas Corpus Act, декларации прав человека и гражданина трех французских конституций): «На российской крепостнической почве эти формулы выглядели тропическими растениями, посаженными в мерзлую землю». Автократическое Российское государство никогда не решалось на свое ограничение, ибо это считалось бы его ослаблением. Характерна точка зрения, согласно которой такое самоограничение означало бы конец государственного существования России.

 

Таким было мнение и Н.М.Карамзина, выступавшего с острой критикой проектов Сперанского в труде «О старой и новой России». Известны его слова: «Самодержавие основало и воскресило Россию: с переменою Государственного Устава ее она гибла и должна погибнуть, составленная из частей столь многих и разных, из коих всякая имеет свои особенные гражданские пользы. Что, кроме единовластия неограниченного, может в сей махине производить единство действия. Если бы Александр, вдохновенный великодушной ненавистью к злоупотреблениям самодержавия, взял бы перо для предписания себе иных законов, кроме Божьих и совести, то истинный добродетельный гражданин российский дерзнул бы остановить его руку и сказать: «Государь! Ты преступаешь границы свои власти <…> можешь все, но не можешь законно ограничить ее». Иностранному специалисту по конституционному праву бросается в глаза, что даже в самых прогрессивных проектах в значительной степени отсутствует задуманное авторами проектов разграничение полномочий, четкое определение взаимоотношений между государственными органами. Следует отметить, что, поскольку конституционные планы существовали в интеллектуальном и институциональном вакууме, иначе говоря, перед ними не стояла цель урегулирования отношений между уже созданными и функционировавшими органами, практический аспект в этих планах оказался неразработанным. Возможно, что в отдельных случаях уточнение полномочий и юрисдикций могло насторожить монархов, так как даже монархи, размышлявшие об уничтожении самодержавия, не любят быть свидетелями попыток ограничения своей власти.

 

Во всяком случае несомненно одно – практические решения не находили в проектах достойного места. Таким же неразработанным оставалось и понятие закона. Главной целью некоторых проектов стало не изменение существующего государственного устройства, а модернизация законодательства. Это соответствовало модели просвещенного абсолютизма XVIII века, но не давало ответа на вопрос, чью волю выражает в конечном итоге это усовершенствованное законодательство. Иностранному специалисту по конституционному праву представляется, что он оказывается свидетелем возникновения своего рода интеллектуальной традиции, где смешаны закон и иные юридические нормы, и поскольку в проектах (опять-таки с оглядкой на самодер жавие) не делается различия между творцами юридических норм, постольку не формируется и иерархия источников права, которая служит фундаментом понятия «rule of law». В целом можно сказать, что появление рецензируемой книги станет значительным событием, способствующим изучению истории российского конституционализма. Осмысление неудач при осуществлении многочисленных конституционных проектов, зародившихся в дореволюционной России, несомненно, поможет найти тот путь, который приведет Россию к созданию современной конституционной государственной системы.